В советское время Виктор Пивоваров, как и многие его собратья по московскому концептуализму – Илья Кабаков, Эрик Булатов, Олег Васильев, зарабатывал иллюстрированием детских книг, причем, в отличие от его коллег, не делал принципиального различия между своим официальным и «детским» и неофициальным и «взрослым» искусством. Жанр альбома он начинает разрабатывать одновременно со своим другом Ильей Кабаковым, но у Пивоварова он гораздо отчетливее обнаруживает свое сходство с детской книжкой с картинками. О том, что традиция московского концептуализма восходит не столько к международным тенденциям современного искусства, сколько к книжной классике, к русской литературе, писал тот же Кабаков. Однако у Пивоварова речь идет не просто о книжках, а именно что о сказках. Но через эту сказочность становится наглядной связь московского концептуализма с сюрреализмом, в первую очередь, с живописью Рене Магритта, его картинами-ребусами, так же напоминающими загадки и примеры из школьных учебников. Правда, загадки, лишенные отгадки.
Пивоваров в этом отношении куда гуманнее – он не стремится дать почувствовать своему зрителю, что за гладкописью банальных образов сквозит абсурд – его публика и так прекрасно знала, сколь абсурдна советская реальность. Напротив, Виктор Пивоваров показывает возможность как-то обустроиться в этой реальности. Он едва ли не единственный актуальный современный художник, чьи произведения способны вызвать чувство глубокого уюта – ощущения, казалось бы, заведомо чуждого и даже враждебного современному искусству с его вечным антиобывательским пафосом. Если большинство модернистов и авангардистов стремятся всеми силами вытащить зрителя из теплой норки привычных представлений и заставить его заново и один на один выстраивать свои отношения с реальностью и самим собой, то Виктор Пивоваров, напротив, предоставляет своим героям и зрителям некие образы идеально обжитого мира и обитаемой культуры.
Его квазиабстрактное полотно, где в щелях между цветовыми полями открываются идиллические пейзажи и интерьеры с одинокой человеческой фигуркой, или отчетливо сюрреалистический «портрет», где вместо лица у человека – белое пятно, на периферии которого обнаруживаются элементы ничем не примечательного, но такого приветливого в своей обыденности городского ландшафта, выглядят не пугающими, но умиротворяющее-заманчивыми. Как и Эрик Булатов, Пивоваров конструирует композицию своих картин как план побега за пределы полотна и за пределы действительности. Но если у Булатова это побег вовне, в явно потустороннее пространство, то у Пивоварова – побег внутрь, в приватный внутренний мир. Впрочем, мир этот отнюдь не замкнут для других, но, напротив, вполне гостеприимен. Внутренний мир всегда может оказаться внутренним кругом. Альбом 1996 года «Действующие лица» как раз и посвящен такому внутреннему кругу единомышленников – героев московской андеграундной артистической сцены. Виктор Пивоваров рассказывает историю московского нонконформизма так, как она могла бы войти в учебники – но для начальной школы: в виде сказки с заведомо хорошим концом. Добрые знакомые и фантастические персонажи, посиделки в мастерской у Кабакова и допрос художника Ивана Чуйкова в КГБ, разговоры об искусстве на пикнике где-то в промзоне и поцелуи на фоне Кремля, похмельное утро в мастерской художника и церемонный семейный праздничный обед, а также вороны на снегу, бабушка, режушая лук на коммунальной кухне, и закатное солнце над московскими переулками – все это оказывается эпизодами увлекательной и поучительной книги, приключениями и испытаниями, из которых герои вышли, надо думать, с честью.
Если для Кабакова метафорой «рая», который стремится обрести художник, является музей, где каждый предмет – от произведений искусства до последней мусорины будет атрибутирован, описан, оценен и сохранен, то для Пивоварова таким «раем» становится, скорее, книга, героями которой окажутся художник, его друзья и соратники, где их жизнь, наконец, обретет законченность, осмысленность и ценность литературной фабулы и, надо думать, хеппи-энд, так как книга эта, скорее всего, все же сказка. Такую рай-книгу, рай-альбом, рай-сказку Пивоваров придумывает: «Холин и Сапгир ликующие». В ней художник обеспечивает своих покойных друзей – поэтов-нонконформистов, беззаботной и ничем не обделенной загробной жизнью: тут есть Холин и Сапгир с книжками и с подружками, летящие и громящие, идущие и плывущие, пьющие и плюющие, в Саду и в Аду. Но даже прогулка по пресловутым кругам в обществе Данте выглядит не наказанием, а увлекательной экскурсией – в конце концов, ад – это тоже книга, тоже сказка, а сказка, даже страшная, дает ощущение ирреальности и безопасности, которыми Пивоваров уже давно искушает своих зрителей.
Ирина Кулик