И это пройдет.
Вечный, непреходящий мир природы
я противопоставлял самоуничтожению,
деятельности человека. Меня интересовал
не расцвет той или иной цивилизации, а её
распад и гибель, то есть возврат в вечную сферу
жизни природы, в биосферу… Род приходит, род
уходит, а земля пребывает во веки.
Д. Плавинский
Легендарный нонконформист, участник первых подпольных выставок конца пятидесятых Дмитрий Плавинский, называл свой стиль «структурным символизмом», опираясь в поисках утраченного первообраза на поэзию Велимира Хлебникова, живопись Павла Филонова, романы Федора Достоевского. Погружаясь в прошлое, исследуя настоящее, Плавинский искал и находил невероятные сокровища: рыбную чешую, окаменелые останки доисторических рептилий, сгинувшие с лица земли фантастические растения, насекомых, исписанные вязью кресты, заброшенные церкви, морские пейзажи, небоскребы, схемы городов. Но, вслед за Ницше, интерпретации интересовали его больше, чем факты. Листики и крылья бабочки, панцирь черепахи и остов рыбы, древние письмена и отпечатки тканей возникают в его работах – слой за слоем, фрагментами огромной, таинственной, навсегда утраченной, но знавшей однажды все тайны мира фрески.
Восстанавливая распавшуюся на фрагменты текстов, осколки смыслов, скелеты и отпечатки синкретическую ткань бытия художник не присваивал образы быстрым взглядом путешественника, а добывал их тяжким трудом: открыв Среднюю Азию в конце пятидесятых долго жил там и работал, расписывая дома местных жителей. «Евангелие от Иоанна» и другие работы из этой серии возникли после изучения славянской палеографии в монастырях, библиотеках, музеях Новгорода, Пскова, Ярославля. Всякая травинка достойна была исследования, тщательной многодельной рисованной копии. Дотошно и объективно выписанные подробности – самые устойчивые фрагменты произведений Плавинского, решительно смешивающего микро- и макромиры, стили и смыслы. Жизнь самого художника тоже состояла из таких же – запоминающихся, трудно состыковывашихся фрагментов, начиная с ареста матери, исчезнувшей из его жизни, сгинувшей в сталинских лагерях раньше, чем он мог осознать потерю, и также ниоткуда затем появившейся в его жизни после смерти тирана.
Отдав дань модной абстракции, в середине шестидесятых Плавинский неожиданно увлекся равно далеким от официальных и неофициальных мод тщательным копированием натуры. В результате, выписанные фантастически точно, безэмоционально и объективно детали как будто заполнили пустоты сложных фактурных абстракций художника, насытили и перенасытили их образами и символами, исчезающими и вновь возвращающимися изображениями природных феноменов и культурных артефактов, список которых – принципиально незавершенный, по определению, бесконечный, постоянно ширился, дополняясь то компьютерными схемами, то нотными письменами. Вмещая бездны смыслов, совмещая несовместимое, Плавинский мешал краску с песком и мраморной крошкой, зернистую поверхность холста покрывал слоями бумаги, наслаивал изображения, чтобы затем утопить их в слоях лессировок, превращал живопись в рельеф, делал коллажи, ассамбляжи, инсталляции и видео.
Настоящий путешественник во времени, пассеист и футурист в равной степени, Плавинский жил ощущением возвращающегося прошлого – на краю то ли огромного археологического раскопа, то ли бесконечного, вмещающего все бывшие и будущие захоронения кладбища. В его личном варианте истории, в отличие от четко ориентированной на счастливое будущее марксистско-ленинской системы, нет и намека на признаки прогреcса. Напротив, знаки и символы соединяют прошлое с будущим в причудливый, полный драгоценностей лабиринт, из которого нет выхода, зато есть морочащее голову эхо. Архивы и библиотеки, пески пустынь и глубины морские, гербарии и бестиарии помогали собирать по частям головоломку, отдавали мельчайшие кусочки смыслов, удивляющие странными – через века, отражениями и неожиданными совпадениями: в силуэте рыбы проступают контуры Манхэттэна, в схеме московского метро угадывается рисунок панциря черепахи, небоскребы оборачиваются свитками Мертвого моря.
Фаина Балаховская