Прелесть запустения.
«Мы, оглядываясь, видим лишь руины».
Взгляд, конечно, очень варварский, но верный.
Иосиф Бродский
Смерть (во всяком негероическом ее варианте), распад и разрушение – постоянные спутники граждан страны, пережившей революции, террор и войны, – были насильственно исключены из официальной риторики. Дистанцировавшийся от современных сюжетов и модных течений отшельник Краснопевцев гораздо точнее реагировал на скудную советскую реальность, чем многие из его коллег, числившиеся «правильными» реалистами. Хотя писал он исключительно старые битые кувшины, бутылки и вазы, сухие ветки, пустые пузырьки и раковины, камешки, засушенных рыб.
Противопоставляя себя официальному искусству и всем важным трендам неофициального, Краснопевцев реализовывал индивидуальную стратегию, разрабатывал собственный язык, придумывал свои личные культы и ритуалы. Гармонизируя экзистенциальную драму, используя мусор в качестве аллегорических фигур Краснопевцев превращал банальность в поэзию, вынужденную аскезу – в самоограничение, жизненный хаос – в натюрморт, безнадежно и окончательно мертвую натуру. Одним из важнейших его произведений стала мастерская, фрагмент которой перенесли в ГМИИ им. А.С. Пушкина. Заполненная кувшинами, бутылками, засушенными букетами и рыбами – всем, что мы видим на картинах, она оказалась не собранием моделей – тем более, что с натуры художник не работал, а инсталляцией, таким же произведением, как и все другие.
Рассчитанные на медитативное, сосредоточенное созерцание его картины были необычайно популярны в среде советской интеллигенции, идеально соответствуя представлению множества людей о замкнутой, тусклой, однообразной действительности, в которой замерло время, годы неотличимы один от другого, и каждый новый черепок оказывается таким похожим на предыдущий.
В монотонном, однообразном перечисления предметов, похожих и разных, единственной подлинной, устойчивой константой остается смерть – все они принадлежат прошлому. Натюрморты Краснопевцева – в полном смысле слова «мертвая натура», давно уже не часть чьей-то жизни, а молчаливый, покореженный пережитым свидетель реального времени, человеческих представлений о нем – всемогущем, разрушающем любой, самый горделивый порядок, сохраняющем, в назидание потомкам, лишь руинированные осколки. «Он как бы настойчиво сообщает, что тема гибели, обломка, остатка, что ли, скорлупы бытия является главной, решающей, абсолютной. Абсолют – это скорлупа, развалины, конец и смерть… Скорлупа, кожура , какая-то полость , из которой ушла, убежала жизнь, исчезла… У Краснопевцева смерть соседствует со смертью. Раковина изображается рядом с пустым ящиком, на котором стоит пустая банка. Из ящика торчит дерево с одним засохшим листом и обрубленными ветками.
Таков же и колорит – смертяшкин колорит: тускло-иссиня-зеленый пыльный цвет, в котором нет ни света , ни воздуха. Это небольшие по формату картины, где, как в универсальной математической формуле, одна смерть, помноженная на другую, дает новую смерть, и даже не в арифметической, а в геометрической прогрессии».
В отличие от множества сограждан прошлое он не идеализирует . Его ушедшее время не маркировано идеологически, в нем нет ни печали, ни гордости, ни надежды – только настойчивое утверждение необратимости перемен, неизбежности конца. В лишенном воздуха, света, силы тяжести пространстве картин останавливается время, тускнеют цвета, съеживаются, высыхая цветы. Страх – неизбежный спутник эпохи, слегка охлаждает залетевший из совсем других пределов сюрреалистический морок. Наследник метафизических опусов Моранди и Де Кирико, Краснопевцев – принципиальный антимодернист. Ощущая себя продолжателем классических традиций высокого искусства, он исключает все категории модного и актуального. В работах западных современников единственным настоящим открытием для него оказался интерес к ненужным заурядным вещам. Но ни трубы, ни листы железа, не говоря уже о сосудах, не остались в его работах бросовым хламом, не стали они и рядовыми героями поп-арта. Напротив, преодолев собственную бедную природу, приобрели символическое значение, воплотив во множестве вариантов ощущение невосполнимой потери вечной красоты.
Фаина Балаховская