Эрика Булатова причисляли и к московскому концептуализму, и к соц-арту, и к гиперреализму. Сам же художник настаивает на том, что в искусстве прежде всего его интересует не игра с образами и идеологией советского официоза, но куда более отвлеченные и даже формальные сюжеты, а именно: вопросы о том, что представляет собой картина, как соотносится поверхность живописного полотна и поверхность изображаемых вещей. Первые самостоятельные и решительно разрывающие с официальным искусством произведения художника были абстракциями – или произведениями, намеренно играющими на двусмысленности абстрактности и фигуративности, плоскости живописной поверхности и иллюзорного пространства. Таков, например, «Черный тоннель» 1964 года. В 1970-е Булатов переходит от абстракции к фигуративной живописи в почти гиперреалистической манере – но сохраняет всю условность полотна, вводя в изображение текст. Непременным элементом классических произведений художника являются включенные в изображение надписи. Это могли быть советские слоганы вроде «Слава КПСС»; предупредительные надписи «Осторожно» или «Опасно»; противоречащие друг другу указания «Вход» и «Входа нет», накладывающиеся друг на друга в одном пространстве; или отвлеченно-метафизические сообщения вроде «Иду!» или «Севина синева», посвящение поэту Всеволоду (Севе) Некрасову. Эстетика Эрика Булатова отсылает к американскому поп-арту, в частности, к работам Ed Ruscha (перекличка, которую отмечает и сам Булатов). Однако у русского художника надписи играют принципиально другую роль. Они не создают изображенный мир, но обозначают его границу. Они, подобно решетке, ставшей зримой в картине «Лыжник», где она нарисована тем же красным цветом, что и буквы советских лозунгов, блокируют вход в воображаемое живописное пространство. Либо, напротив, показывают точку проникновения в него или даже вектор побега – из картины как живописного полотна или из заведомо фальшивой советской «картины мира», за которой, как за ширмой, скрывается некая метафизическая даль.
Надписи на картинах Булатова напоминают кинематографические или телевизионные титры. Причем неизвестно, вид, с какой именно стороны телеэкрана показывают картины Эрика Булатова: возможно, «железный занавес» из букв «Слава КПСС» просто защищает реальность по эту сторону экрана от рвущихся из заэкранного пространства фантомов идеологии. Во всяком случае, сама поверхность экрана (или полотна) остается непроницаемой даже в уже не имеющих никакого отношения к советской идеологии работах 1990-х–2000-х годов. Впрочем, многие картины Эрика Булатова 1990-х–2000-х годов обходятся и вовсе без изображений: на небесно-голубом, иногда покрытом облаками фоне остаются одни только буквы. Эти надписи уже не перекрывают «заэкранное» пространство, а, наоборот, создают его. Но экран здесь, пожалуй, оказывается другим – уже не телевизионным или кинематографическим, а компьютерным. Этот экран уже не тоталитарен и даже не иллюзорен: он интерактивен. Из него ничего не рвется наружу, зато он затягивает в себя и куда более буквально оказывается окном, с которым принято сравнивать классическую фигуративную картину: сам синий в облаках фон булатовских картин сегодня не может не напомнить заставку Windows.
Ирина Кулик