Умершего в 2007 году Дмитрия Пригова в равной степени почитают филологи-слависты и художники самых разных поколений – от московских концептуалистов старшего призыва до самых молодых. За несколько дней до смерти он должен был участвовать в посвященном ему перформансе ультрарадикальной группы «Война», члены которой впоследствии находились в заключении за акцию в Санкт-Петербурге.
Сам Пригов в 1986 году так же был принудительно направлен на лечение в психиатрическую клинику после уличного перформанса. Тогда он расклеивал на фонарных столбах абсурдистские послания согражданам, подписанные «Дмитрий Александрович» – именно таков художественный псевдоним Пригова.
Начинал Пригов как художник – он разрабатывал в начале семидесятых идеи соц-арта совместно со своими соучениками по Строгановке: Леонидом Соковым, Борисом Орловым и другими. Но вскоре объявил, что в русском литературоцентричном контексте гораздо важнее быть поэтом, чем художником. Через некоторое время Пригов, конечно, вернулся к визуальной практике. Здесь следует иметь в виду, что жанровые определения «поэт», «художник» или «график» принципиально к нему неприменимы – виды искусств перетекают в его творчестве одно в другое. Не случайно писатель Виктор Ерофеев определил его деятельность так: «Пригов как произведение искусства». Однажды Пригов заявил, что должен написать 24 тысячи стихотворений – «по стихотворению на каждый месяц предыдущих двух тысяч лет». Исследователи так еще и не сошлись во мнениях относительно того, насколько Пригов перевыполнил свой план, похожий на обет средневекового монаха. К своей работе в изобразительном искусстве Дмитрий Александрович подходил с таким же стоическим упорством, выбрав из старинного противостояния между титаническим трудоголизмом Дали и фатальным ничегонеделанием Дюшана сторону первого.
Инсталляция «Для бедной уборщицы» принадлежит к серии так называемых фантомных инсталляций – графической серии из нескольких сотен листов. По словам самого Пригова, они «являют некий идеальный, небесный мир существования ангельских тел многочисленных инсталляций – такая вот виртуальная страна с ее чистыми обитателями».
То есть эти проекты не предназначены к немедленной реализации в реальном пространстве, хотя чаще всего они не предполагают особых трудностей в производстве. Однако трудно себе представить какой-то музей, который когда-нибудь решится перевести в материал весь цикл – точно так же, как очень немного людей в этом мире смогли осилить все 36 тысяч стихов, которые на самом деле написал Дмитрий Александрович.
Герои фантомных инсталляций, которые проходят через весь цикл – уборщица и сантехник. С одной стороны, эти персонажи несут на себе метафорическую нагрузку – их задача парадоксально духовная – очищать мир от грязи и скверны. С другой – такой социальный выбор отсылает к Николаю Гоголю с призывами забыть о сильных мира сего и обратить внимание на «маленького человека». Напомним, что это учение великого русского писателя 19-го века оказало огромное влияние и на «Коммунальную серию» Ильи Кабакова, друга и соратника Пригова. Но у Пригова все наполнено прямой метафизикой: коленопреклоненная уборщица обращается к огромному глазу, который можно трактовать и как недремлющий глаз тоталитарного государства. В сходном по композиции варианте из фантомной инсталляции уборщица взывает к имперскому двуглавому орлу. Другой вариант понимания этой метафоры – око Господне; в тексте Пригов говорит, что инсталляция – это «мистерия, которая совершается при концентрированных созерцательных усилиях уборщицы».
При всей своей метафизической насыщенности, многие работы Пригова из этой серии являются своего рода «искусством об искусстве». Например, «Черный квадрат» представляет собой открытое окно, дающее вид на черную пустоту за стеной, «открытая картина» при этом изображает настоящую картину – подход к ней отгорожен преградой в духе тех, что используются в музеях. То есть нам никогда не попасть в это метафизическое пространство. Здесь Пригов вспоминает о тех дискуссиях, которые велись шестидесятых и семидесятых годах в кругу нонконформистов о Малевиче, его метафизике и внегуманности его супрематических пространств. Во многом результатом таких дискуссий была и пропадающая в белом мареве геометрическая реальность Анатолия Вейсберга и пространственно-цветовые мистерии ранних работ Булатова и Васильева. Сам Пригов тоже был не чужд подобных тенденций. В одном из его стихотворений есть такие строки: «Однако в квадрате хоть жить нам возможно. Ах, где только щас ни живут...» И здесь, в работах рубежа восьмидесятых – девяностых Пригов выступает уже в роли метафизика-аналитика и дает своего рода компендиум завершившейся эпохи, ее споров и надежд. И даже знает способ, как безболезненно перейти в новый мир. Большинство его инсталляций представляют закрытый театральный просцениум, куда зрителю не попасть никогда. И только в инсталляции «Небо» нам как бы предлагают отхлебнуть напоследок вина из бокала – и начать самостоятельно взбираться по веревке, спущенной из черного люка на потолке. Бояться уже нечего – все запутанное стало простым. Надо только приложить реальные усилия.
Андрей Ковалев