Художник-нонконформист. В 1960 г. находит своего персонажа – «морду» – и с тех пор работает с ним: у него низкий лоб, массивный подбородок, маленькие глаза, слоноподобное тело. Это существо есть нечто, что скрыто в нас под «человеческой личиной». В живописи Целков использует многослойную технику Рембрандта, благодаря которой достигает глубокого светящегося изнутри цвета. Работы в Третьяковской галерее, Эрмитаже.
Биография
Олег Целков родился 15 июля 1934 года в Москве в семье экономистов, работающих на авиационном заводе. По происхождению его мать, Роза Израилевна, была еврейкой родом из Белоруссии. Отец, Николай Иванович, - русский, из подмосковного города Дмитров. В детстве Олег видел картины только в репродукциях журнала «Огонёк»: отец обращал внимание на «Золотую осень» Исаака Левитана, на «Три богатыря» Виктора Васнецова. Таково было первое знакомство с искусством. По воспоминаниям Олега, его отец, потомственный крестьянин, любил «копаться в земле»: когда получил участок от завода, с удовольствием его засаживал. В юности он мечтал стал художником, поэтому очень гордился, что его сын – художник, всегда выручал и поддерживал его. Олег рос и формировался в суровое сталинское время, где любое проявление индивидуальности, не укладывающееся в нормы советской идеологии, пресекалось на корню. Поэтому на него, как только он взялся за кисть, преподаватели стали смотреть с подозрением, а КГБ поставило его на учёт. Несмотря ни на что, непокорный бунтарь Целков никогда не отступал от своего одинокого пути.
Годы учёбы. 1949-1958 гг.
Москва, Минск, Ленинград
В детстве Олега Целкова никто живописи не учил. В школе он только срисовывал картинки для стенгазеты. Олег осознал, что он художник, в 15 лет. Это было летом 1949 года в детском пионерском лагере. Коммунальный быт его угнетал, вместо того, чтобы общаться с другими ребятами, он уединенно рисовал. И там Олег увидел, как какой-то мальчик рисует на картоне масляными красками три берёзки, которые стояли перед ним. Несмотря на то, что изображение на листе лишь отдаленно напоминало деревья, Олега изумило, насколько этот рисунок был живым. Мальчика звали Михаил Архипов, он рассказал Целкову о живописи, о существовании мира художников, о том, что есть специальные школы, где их обучают. Всё это потрясло Олега, потом он не спал всю ночь, размышлял: «И вдруг отчетливо понял, почему мне так одиноко. Потому что я ведь художник. А художники – другие люди». Он спросил у Архипова, что нужно, чтобы попасть в такую «чудесную школу», оказалось – написать картину маслом на холсте. Вернувшись домой, он объявил родителям о своем желании поступить в художественную школу. Чтобы соорудить холст на подрамнике пришлось тайком выломать несколько реек из штакетника во дворе и вырезать кусок мешковины из дивана: «Родители еще долго не знали о том, что ради искусства я принёс в жертву нашу мебель», – рассказывает Олег
Поступал он в Московскую среднюю художественную школу (МСХШ) без всякой подготовки, поэтому не удивительно, что конкурс работы не прошли, и комиссия его к экзаменам не допустила. Отец Олега, Николай Иванович Целков, в тот день пришёл на обед и увидел, что сын плачет. Узнав, в чём дело, он отпросился с работы и поехал в школу. Отыскав там директора за минут 15 до начала экзамена, Николай Иванович пошёл с ним в кабинет и рассказал, что сам в детстве мечтал быть художником, но не сложилось, и что он хочет, чтобы у его сына получилось им стать. Директор ответил: «Пусть идет и сдаёт». И Олег Целков сдал. Поначалу ему платили стипендию 20 рублей, что для скромного бюджета семьи было даже много. Но после первой же сессии Олег был лишён стипендии. Он написал две картины, которые обвинили в пессимизме, в несоответствии канонам социалистического реализма. На одной был изображен концлагерь, из-за колючей проволоки которого выглядывали измученные лица людей. На другой – солдат, играющий на гитаре туманным утром. Поэт Евгений Евтушенко в своих воспоминаниях о Целкове так описывают эту ситуацию: «Директор вызвал отца и с глазу на глаз допрашивал: почему у сына могли возникнуть такие упаднические настроения, с кем он дружит, нет ли у него в друзьях старшего художника, который на него дурно влияет? Отец удивился: «Почему?» – «А видите – солнца нет! Облака, сырость, серость…»». Это было «боевое крещение» Целкова. Так, ещё во время правления Сталина, в 1950 году, он встал на путь опального, что называется «неофициального» художника. Одновременно с Олегом Целковым в МСХШ учились в будущем всемирно известные «неофициальные» советские художники: Илья Кабаков, Эрик Булатов и др.
После первого года обучения в художественной школе всех учеников отправили в деревню писать с натуры этюды. Олег сделал огромное количество этюдов, но практически всё уничтожил. В школу все принесли свои работы пачками, а Целков только одну картонку с пейзажем размером 10х25 см. Тогда между ним и преподавателем, по воспоминаниям художника, произошёл такой диалог: «– Вы сначала покажите мне, а я уже вам посоветую уничтожать или нет. – Я вам всё покажу, – ответил Целков, – как только сочту, что это возможно вам показать. По мне это показывать никому было нельзя». Преподаватель такой позиции не оценил и поставил «двойку». На многих ранних работах Целкова можно было бы увидеть такие «двойки», жирно выведенные мелом.
Урок рисунка в МСХШ, 1947 г.
Источник: Colta.ru
Урок рисунка в МСХШ, 1950-е гг.
Источник: Colta.ru
Олег Целков пришел в художественный мир самоучкой, полная неосведомлённость о законах реалистической живописи дала ему возможность с первых шагов мыслить свободно: «К примеру, если я рисую с натуры огурец – кто посмеет утверждать, что мой огурец не похож? Никому не известно, каким этот огурец будет завтра! А через сто лет?». Поступив в художественную школу, Олег стал почти каждый день ходить в Третьяковскую галерею, изучать работы старых мастеров. В музее он познакомился с сотрудницей специального отдела хранения (спецхрана), в котором находились работы Малевича, Кончаловского, Шагала и других запрещённых тогда художников. «Эта молодая женщина, видя мой большой интерес, пригласила меня посмотреть на то, что меня поразило и вдохновило. Я сразу же ощупью, ничего не зная, ничего не понимая, не имея возможности ни о чем ни у кого спросить (и у нее тоже, потому что и она об этом знала очень мало), вдруг переметнулся на эту сторону», – пишет Целков в своей автобиографии. Он делал копии картин русских авангардистов 1910-1930-х годов, а затем стал постепенно подражать им в своих работах. До 1960 года особенно заметно влияние группы «Бубновый валет».
За свободомыслие Олега Целкова каждый год исключали из художественной школы. И каждый раз при помощи отца его неохотно восстанавливали: Николай Иванович вытаскивал свой партийный билет и говорил, что молодежь надо не выгонять, а воспитывать. При необходимости писал жалобы прямо в ЦК: “Я — член КПСС с такого-то года… Советскую молодежь плохо воспитывают…”. Тем не менее, уже во время учебы в школе Олег был на заметке у КГБ, на него было заведено дело.
Три года Олег Целков продержался в МСХШ, в 1953 году пришло время поступать в институт. В школу на смотр работ пришли руководители Суриковского художественного института, один из них около картин Целкова топал ногами и кричал: «Этой кончаловщне у меня не бывать!». Олег всё-таки попробовал сдать вступительные экзамены и за все свои работы получил оценку «два».
Куда мог поступить молодой художник с такой плохой репутацией? Его неожиданно поддержал столп советской живописи, вице-президент Академии художеств СССР Борис Иогансон. Он направил письмо в только-только открывшийся тогда Минский театральный институт: «Рекомендую Олега Целкова как прекрасный материал для будущего художника… Он является превосходным живописцем, и уверен, что оправдает возложенные на него надежды». Целков немедленно поехал в Минск поступать: «И там на экзаменах я позволял себе делать такие вещи, которые не позволял себе в Суриковском. Мой приятель, который приехал вместе со мной, шептал: «Что ты творишь? Что ты делаешь?!». Местные художники, которые должны были стать преподавателями, страшно заинтересовались и решили, что это из столицы привезены “новые веяния”», – пишет художник в своей автобиографии.
С преподавателями у Олега Целкова отношения всегда были натянутыми. После первого курса студентов повезли в деревню Кисели, где старый народный художник Белорусской ССР учил студентов реалистически передавать природу. Он выбрал себе место, установил мольберт и начал подробно срисовывать пейзаж, особенно уделяя внимание камешку на переднем плане. После первого дня работы, когда все ушли, Целков выкинул этот камешек в ручей. Утром преподаватель был удивлен такому изменению пейзажа, но стал закрашивать место камня на картине жухлой травой. На третий день Целков подбросил десяток камней, и когда преподаватель выразил своё негодование, художник ему ответил: «Ничего не поделаешь, нужно точно передавать окружающую нас реальность». Тот ничего не сказал, но затаил обиду. Через некоторое время в Минский институт пригласили местного партийного «ревизора» посмотреть работы студентов. Картины Олега Целкова вызвали у него недоумение, и художника исключили за «формализм» (слово из советского сленга, обозначающее первенство формы в отрыве от содержания).
В 1954 году Целков поехал в Ленинград поступать в Академию художеств имени И. Е. Репина. Снова помогла протекция Бориса Иогансона: его приняли, хотя и ненадолго. Олег Целков, имея уже опыт гонений, решил заниматься своим искусством тайно от властей. На занятиях в Академии у него было два холста: с заданием – стоял внизу, а с его идеей – на мольберте. «Когда преподаватель, ветеран войны, подходил ко мне, стуча своей деревянной ногой, я быстро менял работы местами, но палитра оставалась та же: зелёная, красная, синяя. Он, конечно, всё понимал, но делал вид, что не замечает», – вспоминает Олег.
В основном Целков писал свои картины в общежитии и развешивал их по стенам своей комнаты. Однажды к нему зашла группа китайских студентов, приехавших в СССР учиться образцам соцреализма. Они стали расспрашивать: «Что это вы такое делаете? Откуда у вас деньги на такой большой расход краски?». Художник ответил, что помогают родители. После этого китайцы написали донос ректору Академии, по воспоминаниям Олега, примерно следующего содержания : «В великом Советском Союзе нам пришлось с удивлением увидеть те картины, которые пытается просунуть к нам буржуазная Япония». Дело вышло на международный уровень и грозило большими неприятностями, поэтому Целкова быстро отчислили. По другой версии, причиной отчисления стала организация нелегальной выставки на Невском проспекте: семеро молодых художников, в числе которых был Олег Целков и талантливый живописец Минас Аветисян, развесили свои картины прямо на стенах зданий, под открытым небом. За такой дерзкий поступок все были исключены из Академии.
В любом случае, выручил тогда Целкова режиссер и художник Николай Акимов, преподававший в Ленинградском государственном институте театра, музыки и кино им. Н. К. Черкасова. В 1955 году он принял Олега на постановочный факультет, где уже никто не учил его живописи. Там проходили практические занятия: как рассчитать толщину доски для настила сцены, как сбить декорацию из дерева, как её покрасить, как поставить свет, как наносить грим, шить костюмы и так далее. Этому всему Целков учиться особо не стремился, он, скорее, просто числился в институте и большую часть своего времени рисовал. Кроме него на курсе ещё было несколько людей, писавших картины: Марина Азизян, абстракционисты Михаил Кулаков, Евгений Михнов-Войтенко. Последний начал рисовать по совету Целкова, который сказал ему только: «Бери холсты, кисти и рисуй. Главное: ни на кого не смотри, ни у кого не учись. Как сам считаешь, так и делай». Институт Олег Целков успешно окончил, в 1958 году он получил диплом и благодаря этому не попал в армию. Это образование потом будет помогать ему в годы советской жизни.
Первые выставки. 1956-1957 гг.
Москва, Ленинград
После смерти Иосифа Сталина в 1953 году власти пошли на некоторые послабления в области культуры, в страну стали больше привозить зарубежные произведения искусства, больше пускать иностранцев. Интеллигенция старалась максимально использовать предоставленные возможности: посещали выставки, искали единомышленников, охотно знакомились, собирались на квартирах, чтобы поговорить на темы, которые раньше боялись поднять, почитать стихи, посмотреть работы «неофициальных» художников. Время было насыщено событиями и идеями. В октябре 1956 года в ГМИИ им. А. С. Пушкина в Москве открылась выставка «Живопись, графика и керамика Пабло Пикассо», а в декабре выставка была показана в ленинградском Эрмитаже. Художественная общественность была взбудоражена этими событиями: на Пикассо приходили толпы, желающие увидеть запрещенный столько лет другой визуальный мир.
Но цензура продолжала свирепствовать, для властей культура оставалась, прежде всего, проводником политических идей. У советского художника отсутствовало право на субъективность, изображение на картине должно было подчиняться законам физики и анатомии. Нонконформисты же защищали своё право на разработку своих фантазмов, своей уникальной манеры. Они построили целую «неофициальную» систему показа и распространения картин, основанную на квартирниках и личных встречах.
Одним из энтузиастов перемен в искусстве того времени был студент-математик, художник Владимир Слепян. В Москве его квартира в конструктивистском доме на Трубной улице стала центром, где собирались художники, искусствоведы, литераторы, иностранцы. Из постоянно пребывавших там людей были художники Юрий Злотников и Игорь Куклес, сын композитора Олег Прокофьев и музыкант Андрей Волконский. Слепян месте с его школьным другом Злотниковым были страстными поклонниками и популяризаторами живописи Олега Целкова. Весной 1956 года Владимир Слепян в своей квартире организовал первую персональную выставку Олега Целкова, где он показал несколько работ художника, которые хранились у него. Слепян всех приглашал к себе «посмотреть картины Целкова». Так имя художника становилось всё более известным в «неофициальных» кругах.
Студенты Ленинградского электротехнического института (ЛЭТИ) Рубен Сейсян и Владимир Марамзин в 1957 году получили временную возможность использовать в качестве выставочного зала небольшое помещение: не до конца подготовленный для заседаний ученого совета Малый актовый зал в новом корпусе института по адресу улица Попова, 5. Такую привилегию им предоставил ректор Николай Богородицкий, большой любитель живописи и меценат. Сейсян и Марамзин планировали сделать выставку лучших работ молодых студентов Академии художеств имени И. Е. Репина. В деканате факультета станковой живописи им порекомендовали около десяти художников. Но в итоге они решили сделать выставку, которая всех удивит, нечто вроде «пощечины общественному вкусу». Тогда они сами выбрали «скандальных» художников Академии: Олега Соханевича, Виктора Голявкина, Минаса Аветисяна и Олега Целкова. «...Но главным возмутителем спокойствия, – вспоминает Рубен Сейсян, – был призван стать скандально-великолепный Олег Целков. С его «Унитазом и агавами», «Автопортретом в нижнем белье», «Правдой под шляпой» и др.».
«Стена Целкова» на выставке в ЛЭТИ
Ленинград, 1957 г.
Фотограф: П. Мостовой
На переднем плане: слева – Рубен Сейсян, справа – Олег Целков
На заднем плане: слева – Владимир Марамзин, справа – секретарь парткома ЛЭТИ Д. Добротин
Ленинград, 1957 г.
Фотограф: П. Мостовой
Чтобы выставку сразу не ликвидировали, открытие было назначено в воскресенье, когда в институте никого нет. Были приглашены известные художники, поэты, коллекционеры, либеральные художественные критики – в маленький зал набралось большое количество людей. Под вечер студенты позвонили ректору и рассказали правду о составе выставки. Но, на удивление, закрыли её не сразу, и туда ещё неделю приходили люди. Так, в 1957 году состоялась первая публичная выставка Олега Целкова в здании Ленинградского электротехнического института. Сейсяна и Марамзина не выгнали из института, только ректор отчитал их в своем кабинете: «Как же это вы, ещё недоучившиеся инженеры, взяли на себя смелость судить о том, что хорошо, и что плохо в живописи? И что заставило вас противопоставлять публично какую-то броскую модернистскую мазню настоящим образцам социалистического реализма?!». Примерно так и называли эксперименты нонконформистов в советском обществе – «модернистской мазнёй»…
«Маленький мальчик с воздушными шариками», 1957 г.
Холст, масло, 103.5 x 68.6 см
«Золотая рыбка», 1957 г.
Холст, масло, 48.5 х 35 см
Весной 1957 года в различных выставочных залах Москвы прошла 3-я выставка произведений молодых художников Москвы и Московской области. Среди участников были те, кто в будущем составит ядро «неофициального» искусства: Олег Целков, Эрик Булатов, Владимир Вайсберг, Дмитрий Красноперцев, Эрнст Неизвестный, Дмитрий Плавинский, Оскар Рабин и другие. На выставку попали всего два маленьких натюрморта Целкова, но и они были выруганы критикой. В своей статье академик Константин Юон причислил его к отступникам от соцреализма. В «Записке Отдела науки, школ и культуры ЦК КПСС…» от 22 мая 1957 года значилось: «Под влиянием различных упадочных буржуазных течений выполнены также работы художников: Васильева – «Портрет Евтеева» (№13); Целкова – «Натюрморт с кастрюлей» (№16), Мордовина – «Автопортрет» (№17) и некоторые другие. Авторы этих работ пренебрегают методом реалистического изображения, нарочито искажают цвет, рисунок и законы перспективы». В газете «Советская культура» от 4 июня 1957 года было опубликовано следующее суждение пленума правления Союза художников: «Очень плохой фальшивкой под Сезанна являются натюрморты О. Целкова».
Одновременно с этим Олег Целков получает противоположную оценку от друга Пабло Пикассо, известного поэта Пабло Неруда. На выставку молодых художников его привел поэт Семён Кирсанов. Тех двух натюрмортов Целкова было достаточно, чтобы заинтересовать его, позднее из Чили он прислал письмо, где были такие строки: «На вашем художническом пути вы выглядите как правдивый реалист, у которого есть своя экспрессия и поэзия. Браво!».
Важным событием в жизни СССР стал VI Всемирный фестиваль молодёжи и студентов, проходивший в Москве летом 1957 года. Участие приняли свыше 30 тысяч человек из более ста стран мира. Впервые за долгое время царила атмосфера свободы, «железный занавес» приподнялся и открыл удивительный мир за рубежом. В рамках фестиваля в Парке Горького работала Международная выставка изобразительного искусства, где было около 4500 работ художников из 52 стран. Там была представлена западная абстрактная живопись, запрещенный ранее русский авангард, а также московский андеграунд, к которому принадлежали Олег Целков, Эрнст Неизвестный, Оскар Рабин и другие нонконформисты. Для многих художников фестиваль стал огромным событием, вдохновляющим на новые творческие поиски.
VI Всемирный фестиваль молодёжи и студентов
Москва, 1957 г.
Работа в театре. С 1959 г.
Получив диплом «художника-постановщика», Целков некоторое время «работал по специальности»: оформил несколько спектаклей, благодаря чему получил возможность вступить в Союз художников, в театральную секцию. Но театральным художником Олег Целков себя никогда не считал. Для него эта деятельность была или заработком, или прикрытием для его нонконформистких занятий живописью. Приходит милиционер к Олегу домой, спрашивает: «— Вы где работаете? — а он показывает договор и говорит, — А вот, спектакль делаю!». За безделье могли в тюрьму посадить, а зарабатывал Целков нелегальной продажей своих картин: к нему приходили домой, иногда это были иностранцы, которые платили запрещенной тогда валютой.
Первую пьесу Целков оформил в 1959 году в Ленинграде. Она была поставлена по произведению Эрнеста Хемингуэя «Пятая колонна» в Театре имени В.Ф.Комиссаржевской. Само произведение Олег не читал, полагался на знание времени Хемингуэя, а режиссер Илья Ольшвангер уточнял детали: «Вот тут расстрел в подвале. Сделай так, чтобы кровь, чтобы камни, чтобы следы от пуль. Делай!».
Следующую пьесу Олег Целков оформил в этом же году уже в Москве. После того, как Целкова «отметил» на 3-й Молодежной выставке Пабло Неруда, на него обратил внимание турецкий поэт Назым Хикмет, также входивший в плеяду деятелей культуры, увлеченных идеями революции и коммунизма. Как пишет Евгений Евтушенко в своей книге, вероятно в нём Назым почувствовал «отблески того авангарда, который ему посчастливилось увидеть в двадцатые годы в Москве Маяковского и Мейерхольда». В Москве Назым жил рядом с Олегом на Соколе и несколько раз приезжал к нему в Тушино. Они подружились, Назым Хикмет был одним из первых покупателей картин Целкова. И когда он написал новую пьесу «Дамоклов меч», предложил режиссеру-постановщику Театра Сатиры Валентину Плучеку назначить его художником-оформителем. А Плучеку было достаточно того, что Целков учился у знаменитого Николая Акимова. Спектакль прославился на весь Советский Союз. Сохранилась рецензия театрального советского критика Льва Рудницкого о спектакле, хотя имя Олега Целкова в нём ни разу не упоминается: «В. Н. Плучек придал внешнему облику спектакля «Дамоклов меч» лаконичность и элегантность современного рекламного плаката. Белые плоскости и плавные линии изящно изогнутых стен, интенсивные, вдруг вспыхивающие яркие краски костюмов — все оформление выглядело зазывно и привлекательно».
Но всё-таки Целкову нужны были не аплодисменты, а деньги. Поэтому он больше любил провинциальный театр в городе Кимры Тверской области. Кто-то из друзей познакомил его с местным режиссером, который ставил по 12 спектаклей в год, потому что иначе театр не окупался. Оформлять особо ничего не нужно было: костюмы и декорации самые простые. Так вспоминает об этом опыте Олег Целков: «Поставишь стол, два стула, нарисуешь вензель — и готово. Иногда я ездил с актерами по области. Мы грузили декорации, садились в ледяной автобус, тряслись по жутким дорогам. Приезжали в ледяной клуб, где пьяные зрители лузгали семечки».
Олег Целков заработал себе хорошую репутацию как театральный художник, который всегда предлагал необычные сценографические решения. В 1972 году Целкова пригласили оформлять первое представление в СССР оперы Джорджа Гершвина «Порги и Бесс». Постановкой в ленинградском Малом театре оперы и балета занимались дирижер Юрий Темирканов и режиссёр Эмиль Пасынков. Целков узнал, что действие оперы происходит в рыбацком поселке и предложил повесить на сцене сети с большими рыбами. По задумке художника, артисты должны были появляться «сверху»: они спускались по огромным лестницам, которые по заказу изготовили на заводе. Но от них стоял такой грохот, что в итоге решили, что актеры не должны на них взбираться, а петь на сцене внизу. Театровед Александр Чепуров оставил восторженный очерк о декорациях: «Две гигантские вращающиеся установки, словно две половины дома-муравейника, то образовывали мощную монолитную стену, то разъезжались в стороны, открывая узкое ущелье улицы. Вибрация между разорванностью и единством создавала образ расколотой человеческой души».
Декорации Олега Целкова к опере «Порги и Бесс»
Малый театр оперы и балета, Ленинград, 1972
Жизнь нонконформиста в Москве. С 1959 г.
После окончания ленинградского Театрального института в 1958 году Олег Целков вскоре вернулся в Москву. Жил он в районе Тушино, добираться было сложно: на трамвае минут тридцать до метро «Сокол». Но практически ежедневно к Целкову кто-то приезжал. Раздавался звонок: «Скажите, можно посмотреть ваши картины?». Это была мода, целый интеллигентский ритуал — поход по мастерским. Приходили и совершенно незнакомые люди, которые не всегда представлялись даже. «И, конечно, ехали с бутылочкой водки, разливали всем по рюмочке, рассаживались, ставили стопкой холсты, которые от одной стенки переносились к другой поочередно,» — вспоминает Олег.
Олег Целков в мастерской
Москва, 1960-е гг.
В Москве Олег Целков перезнакомился со многими «неофициальными» художниками. Как он пишет в своей автобиографии: «Мы искали друг друга, ездили друг к другу… Садились, выпивали по рюмочке водки, вели беседы». У всех бывали дни «приёма» — среды, четверги, пятницы, — когда можно было приехать и застать компанию. По вторникам он всех обзванивал, составлял график походов на неделю. Бывал в мастерской Ильи Кабакова, в лианозовских бараках у Оскара Рабина, в комнате у Дмитрия Краснопевцева с окном, выходившим на центральную Метростроевскую улицу (с 1986 года — улица Остоженка), на «четвергах» у своего соседа Юло Соостера в Тушино. Но Олег Целков, по своему признанию, не интересовался особо творчеством других художников: «Я эгоцентрик и только один художник мне был внутренне интересен — Дмитрий Краснопевцев. Немухин, Рабин, Кабаков не вызывали у меня восторга».
Даже в андеграунде Целков занимал независимую позицию. Ни к каким определенным группам, объединениям не принадлежал, был одиночкой: «Я к компаниям не очень прикреплялся и главным образом занимался пьянством, не чёрным, запойным, скорее, был любителем погудеть среди пьяниц. Мне очень нравились пивнушки — это была целая культура, в которой я был своим». Илья Кабаков писал, что Олег Целков в глазах московских художников был подобен Моцарту в классической легенде: картежник, гуляка, «чёрная богема», но сколько написал и как бессознательно…
Выставка 20 художников-нонконформистов в павильоне «Пчеловодство» на ВДНХ, 19-26 февраля 1975 г.
Вверху висит картина Олега Целкова «Портрет Христа и 12 Апостолов. Тайная вечеря», 1970 г. Холст, масло, 180 х 220 см
Сидят: В.Калинин, А.Тяпушкин, Л.Мастеркова, А.Харитонов, В.Яковлев, О.Кандауров, П.Беленок, Д.Плавинский.
Стоят: Э.Штейнберг, Н.Вечтомов, О.Целков, А.Юликов, Э.Дробицкий, И.Снегур, В.Янкилевский, О.Рабин, В.Немухин, Т.Колодзей.
Москва, 1975 г.
Фотограф: Игорь Пальмин
Целков был опальным художником, но никогда против пласти в открытую не выступал. Он не интересовался политикой и диссидентом себя не считал. Поэтому, например, не участвовал в «Бульдозерной выставке» в 1974 году: просто не видел смысла выносить свои картины в знак протеста. Целков был нарушителем закона, но только потому, что закон был не прав с точки зрения его лично, ущемлял его индивидуальность.
В стороне Олег Целков держался и от всеобщего увлечения западным искусством. Информацию о нём можно было получить только в Ленинской библиотеке в спецхране, доступ к которому было крайне сложно получить. Поэтому в основном все читали журналы «Америка» и «Польша», иногда кто-нибудь умудрялся доставать каталоги зарубежных выставок. Советские художники с восторгом открыли для себя Рене Магритта, Джексона Поллока. Но Целков всегда считал, что художник должен быть независимым и искать свой личный путь в искусстве: «Кто подражал Поллоку, кто Магритту, которых я тоже не видел, а когда показывали, то плечами пожимал… Всё это было смешно, и мне как художнику не нравилось. Я спрашивал себя, где же твоё, личное, слово? Что же ты пользуешься тем, что никто не знает, а выдаешь себя за первооткрывателя?». Олег Целков придерживался мнения, что художник должен быть самоучкой, но не подражателем: он должен делать как сам чувствует и понимает, а не подстраиваться под чужое.
Первые покупатели. Нарастающая известность.
С 1956 г.
Первым пропагандистом работ Олега Целкова в 1956 году был Владимир Слепян. А первым человеком, который предложил деньги за картину, был художник Юрий Соболев. Олег вспоминает: «Он спросил, сколько они могут стоить. Рабочий тогда мог работать сдельно. Инженер получал меньше рабочего, рублей сто. Я рассчитал, что на уровне самом простом, обычном, моя картина стоила двадцать рублей. И Юра Соболев купил две, чему я был несказанно рад». Предположительно, эта продажа состоялась в том же 1956 году.
Вторым покупателем был архитектор Виктор Джуарбинадзе. Потом появился композитор Андрей Волконский, забравший якобы для коллекционера Георгия Костаки картину «Мост». Но после её лет десять никто не видел.
В 1957 году Георгий Костаки приобрёл две большие картины: за одну отдал месячную зарплату отца Целкова — 150 рублей, за другую — месячную зарплату матери — 100 рублей. Спросил, сколько стоит и заплатил, не сказав, что дорого. А тогда это были большие деньги для художника, картина стоила в среднем 20 рублей. Одну картину Костаки оставил себе, а вторую подарил канадскому послу.
Весной 1957 года, после того как чилийский поэт Пабло Неруда на 3-й Молодежной выставке похвалил вызывающе яркие картины Олега Целкова, поэт Семён Кирсанов сразу купил две. Деньги, как вспоминает Олег, отдавал очень долго: «Мой отец к нему ездил за деньгами. Он его буквально замучил, отдавая по пятерке». Ещё благодаря Пабло, на Целкова обратил внимание французский поэт Луи Арагон, который был с ним тогда на выставке. Потом к Олегу Целкову в мастерскую-квартиру Арагон привёз легендарную Лилю Брик. Тогда, посмотрев картины, Луи Арагон сказал родителям художника: «Вообще-то ему надо ехать в Париж учиться». Но ведь это было невозможно...
Моду на картины Олега Целкова ввёл известный в Советском Союзе поэт Евгений Евтушенко. Они познакомились в 1957 году в Ленинграде: Целков учился там в Театральном институте, Евтушенко приехал из Москвы на совместные поэтические чтения с Борисом Слуцким. В своей книге Евтушенко вспоминает о первой встрече с художником так: «Стройный, красивый, темноглазый юноша с вьющимися волосами стоял, с небрежной независимостью опершись плечом о косяк двери, в модной тогда для литературных посиделок квартире ленинградского писателя Кирилла Косцинского. В позе Целкова было что-то от Долохова, готового шагнуть к подоконнику. Но в отличие от Долохова в Целкове никогда не было издевательской насмешливости над другими, а свойственное всем настоящим людям искусства детское любопытство к людям, к жизни. Мы подружились с ним с первого взгляда».
Потом поэт увидел картины Целкова и других нонконформистов на 3-й Молодежной выставке в Москве. Они покорили его «своей внутренней свободой, дерзостью замыслов, поисками новых способов самовыражения».
Олег Целков и итальянский художник Ренато Гуттузо
Евгений Евтушенко много помогал, в том числе и материально, а долги Олег часто отдавал ему своими картинами. Евтушенко приводил к нему покупателей: представителей богемы, иностранцев. Бывали, например, мексиканский художник Сикейрос и итальянский художник Гуттузо. Примерно в 1965 году квартиру Олега Целкова посетила знаменитая актриса Людмила Гурченко, она взяла в рассрочку картину «Портрет короля в короне».
А как-то в середине 60-х Евгений Евтушенко привёз Артура Миллера — американского писателя, мужа Мерлин Монро. Ему тогда выплатили гонорар за пьесы, которые шли в московских театрах. У Целкова он купил «Групповой портрет с арбузами» (1963) и уехал, не забрав картину. Незаметно вывезти её было невозможно: почти полтора метра в длину, холст наклеен на фанеру. Когда Олег Целков эмигрировал во Францию в 1977 году, он взял с собой эту картину и позднее отвёз её Миллеру в Америку, что весьма его позабавило — может, он про неё забыл.
Олег Целков и его жена Антонина привезли в США Артуру Миллеру картину «Групповой портрет с арбузами», которую Миллер купил у Целкова в 1960-х гг.
США, 1978 г.
Саму историю покупки картины красочно описал Сергей Довлатов в своей книге «Соло на ундервуде»: Когда-то Целков жил в Москве и очень бедствовал. Евтушенко привел к нему Артура Миллера. Миллеру понравились работы Целкова.
Миллер сказал:
— Я хочу купить вот эту работу. Назовите цену.
Целков ехидно прищурился и выпалил давно заготовленную тираду:
— Когда вы шьете брюки, то платите двадцать рублей за метр габардина. А это, между прочим, не габардин.
Миллер вежливо сказал:
— И я отдаю себе в этом полный отчет.
Затем он повторил:
— Так назовите же цену.
— Триста!— выкрикнул Целков.
— Триста? Чего? Рублей?
Евтушенко за спиной высокого гостя нервно и беззвучно артикулировал:
«Долларов! Долларов!»
— Рублей? — переспросил Миллер.
— Да уж не копеек! — сердито ответил Целков.
Миллер расплатился и, сдержанно попрощавшись, вышел. Евтушенко обозвал Целкова кретином...
С тех пор Целков действовал разумнее. Он брал картину. Измерял ее параметры. Умножал ширину на высоту. Вычислял, таким образом, площадь. И объявлял неизменную твердую цену:
— Доллар за квадратный сантиметр!
Об этом происшествии Целков поведал Довлатову в Вене в 1977 году, в отеле, где эмигранты из СССР ждали своего часа отправления — кто в Америку, кто в Израиль, кто во Францию. Рассказал за бутылкой водки, желая просто позабавить своего собеседника. Откуда он мог знать, что Сергей Довлатов станет знаменитым писателем, и через годы Целков откроет его книгу и увидит этот подробный, литературно обработанный рассказ?
«Групповой портрет с арбузом», 1963 г.
Холст, масло, 136 х 60 см
Правда заключается в том, что, когда Целков начал подпольно продавать свои картины, то не знал, как их оценивать. Как художнику определить хорошая работа или плохая? Поэтому он пошёл другим путём. Для начала прикинул, сколько он сможет написать картин в год. Потом посчитал, сколько ему нужно продавать квадратных метров, чтобы не умереть с голоду — то есть, как вспоминает Олег, чтобы был уровень зарплаты уборщицы. Не выше. И получилось, что квадратный метр в рублях должен стоить столько-то. С валютой Целков старался не связываться.
Потом он стал брать месячную зарплату хорошего инженера. Дело в том, картины он делал очень долго и покупателей было крайне мало. Целков понимал, что продаст, конечно, не все, а в месяц нужно было иметь 90-100 рублей. Таким образом, получалось 150 за картину в среднем. К нему приходили и спрашивали: «Сколько стоит?». И он брал сантиметр и измерял, на сто или двести рублей.
Литературный круг Целкова. 1950-1970 гг.
И в Москве, и в Ленинграде Олег Целков дружил с поэтами и писателями. С Евгением Евтушенко и Иосифом Бродским он познакомился ещё в конце 50-х на квартире у ленинградского писателя Кирилла Косцинского. Тогда Целков жил в Ленинграде и дружил с группой молодых поэтов, которые, как он вспоминает, “часто собирались вместе за бутылкой водки”. Среди них были: Михаил Еремин, Леонид Виноградов, Александр Кондратов, Владимир Уфлянд, Анатолий Найман и Евгений Рейн.
Иосиф Бродский
В 60-х в Ленинграде Бродский и Целков любили вдвоём заходить в кафе, которое называлось "Уют". Там брали бутылочку вина, недорогую закуску и вели неспешные беседы. Это были не серьезные разговоры об искусстве, а милое времяпрепровождение, болтовня. Заходил Целков и к поэту в гости: «Бывал я в его необычной комнате, в которую нужно было входить через шкаф, служивший дверью: ты открывал дверцу шкафа, переступал и выходил из другой стороны шкафа в его комнату. Он любил все непохожее на общее, любил веселую шутливость».
Олег Целков и Иосиф Бродский
Однажды во время очередной прогулки, Целков подвернул ногу и слегка прихрамывал. Тогда Бродский решил его проводить до дома. Чтобы как-то подтвердить, что его труды не напрасны, Олег стал прихрамывать ещё больше. И вдруг уже у подъезда Иосиф, ни слова не говоря, взял художника «на закорки» и потащил на себе вверх по лестнице. А жил Целков на шестом этаже без лифта: «Через пару этажей я пришёл в себя от изумления и нежной благодарности и пошёл сам, но Иосиф продолжал помогать мне, поддерживая под руку».
Как вспоминает Целков, в Бродском он сразу почувствовал «родную душу»: они оба не признавали никаких учителей, никаких авторитетов. «Дело все в том, — рассказывает Целков, — что мне было наплевать, выставят ли мои картины, и ему — напечатают ли его стихи. Главное — создать. Такой точки зрения придерживались далеко не все». Олег Целков показывал ему свои картины, и он отозвался о них с восторгом. Когда спустя много лет художник побывал в квартире Иосифа Бродского в Нью-Йорке, то увидел на стене плакат с репродукцией одной из своих картин. Бродский считал Целкова «самым выдающимся русским художником послевоенного периода».
Иосиф Бродский и Олег Целков
Венеция, 1970-е
После эмиграции из СССР они много раз встречались в Нью-Йорке, в Париже, и даже в Венеции и Турине. Некоторые воспоминания Олега Целкова об этом:
«Однажды, когда я прогуливался по Венеции, меня окликнул Иосиф. Это была случайная встреча. Он предложил сфотографироваться вместе. Мы стояли на знаменитой площади Сан-Марко, окруженные голубями. Фотограф, видимо, специально насыпал им корму. Бродский потом зашел за фотографиями и одну подарил мне. Она сейчас должна храниться в архиве Владимира Марамзина, которому я отдал ее на сохранение, так как сам не имею архива и ничего не сохраняю».
«Как-то в Париже Иосиф вместе с Львом Лосевым и Вероник Шильц, если мне не изменяет память, пришел ко мне домой есть тещины пельмени с водкой. Я шутя спросил его, способен ли он сочинять экспромты. Он тут же, через пару секунд, на тещиной скатерти написал:
«Здесь ел пельмени
готовый к измене
родины.
Иосиф Бродский»
Мне эти стишки сейчас, когда его нет, особенно дороги. Бывал я в Париже на его поэтических вечерах. Кстати, он уже не пел стихи, как раньше. А однажды даже читал стихи как прозу, не разбивал на рифмованные строки, не педалировал рифму, а терял ее».
Евгений Евтушенко, Белла Ахмадулина, Булат Окуджава
Помимо того, что Евгений Евтушенко популяризировал творчество Олега Целкова и буквально привозил к нему покупателей, он ещё водил с ним близкую дружбу. В Москве Евтушенко и Целков жили рядом: «А так как я большой любитель был и выпить, и просто побродяжничать, — вспоминает Целков, — то часто к нему захаживал, а он летом часто приезжал ко мне на канал купаться». В компании у них были и такие литературные знаменитости как Булат Окуджава, Белла Ахмадулина, Василий Аксёнов. Один из рассказов Олега Целкова о том, как они проводили время в 1960-х:
«Вот одна сценка. Я живу в квартире с родителями и сестрой. В восемь утра – я сплю, мать с отцом собираются на работу, на завод, – раздается звонок. И ко мне в комнату, где я лежу в постели, вваливается следующая компания: Евтушенко, Аксёнов и Окуджава. И какая-то японка, студентка-славистка. Белла Ахмадулина вошла позже – под утро они поехали с какой-то вечеринки на канал купаться, Белла купалась прямо в платье и пришла к моей маме, чтобы та дала ей что-нибудь сухое. При этом они сразу же вытащили три или четыре бутылки вина, потребовали стаканы, и, лежа в постели, я в полном смысле слова принял на грудь.
Меня подняли, мы все влезли в Женин «Москвич», один на другого, и куда-то поехали. Окна были задернуты. Когда мы проезжали мимо милиционера, Вася Аксенов громко запел «Хотят ли русские войны?». На всякий случай, чтобы, если милиционер остановит нашу машину, он знал, кого останавливает. Когда мы подъезжали, первым свалился Окуджава, сказал: «Я, ребята, старый и больной – отпустите меня домой!». Его отпустили. Потом мы поднялись к Жене, где Женя свалился с ног, просто заснул. Я его редко таким видел. И тогда я, Вася и Белла пошли добавить в какую-то столовую, где Белла закурила. Было одиннадцать утра. К ней подошел какой-то человек и сказал, что здесь курить запрещено. На что Белла не обратила никакого внимания. Тогда он у нее вытащил сигарету, разразился какой-то скандал, их увели в милицию, а я остался один. Но Белла там познакомилась с милиционером, который потом все время приходил к Жениной жене Гале и Белле – они жили рядом – выпивать».
Слева-направо: Олег Целков, Борис Мессерер, Белла Ахмадулина, Антонина Целкова, Мила Кондырева, Ксюша и Ольга Шмитт.
Квартира Целковых, Париж, 8 марта 1993 г.
Фотограф: Виктора Кондырева
Евгений Евтушенко давал поэтические выступления по всей стране, часто гастролировал. Иногда он брал Олега Целкова с собой: они летали на самолете в Сибирь, на БАМ, в Среднюю Азию. Евтушенко оплачивал и гостиницу, и еду, и выпивку. Даже давал ещё Целкову денег «на развлечения», чтобы было чем заняться, пока он работал на сцене или заседал на каком-нибудь конгрессе писателей.
В июле 1973 года Евтушенко взял Целкова в свою очередную творческую экспедицию. Поэт отправился в Якутию, как он сам писал в своём стихотворении, «просибириться»: прочувствовать на себе природу местного края. Там они сплавлялись по реке Вилюй, бродили по тайге.
Во время экспедиции по реке Вилюй
Слева-направо: Л. Шинкарев, В. Щукин, Г. Балакшин, Евг. Евтушенко, сидит — О. Целков
Красноярский край, 1973 г.
Из архива Геннадия Матвеева
О Целкове сохранились воспоминания одного из участников путешествия, заслуженного геолога ЯАССР Георгия Дмитриевича Балакшина:
«В 1973 году Олег Целков был художником, непризнанным советской общественностью, Мы слышали, что он модернист, и что в Москве выставку молодых художников-авангардистов с его участием ликвидировали с применением бульдозеров. Поскольку он был «не выставляемый», то есть практически запрещенный, то жил бедно. Но работал много, выжить помогали родители, жена и друзья. А Евтушенко прочил ему большое будущее и называл великим художником. С Олегом мы очень подружились, бродили вместе по тайге. Он часто читал мне стихи «диссидента» Иосифа Бродского, о котором я до этого не слышал. Меня удивляла у Целкова цепкость глаза и умение увидеть какие-то необычные краски и сочетания цветов там, где, на мой взгляд, был обычный серый пейзаж».
Слева-направо: Хатыстыр, Евгений Евтушенко, Олег Целков
Красноярский край, 1973 г.
Из архива Геннадия Матвеева
Позднее, в 1976 году, Евгений Евтушенко написал стихотворение, посвященное Целкову, в котором он намечает портрет художника и раскрывает интересные детали сибирского путешествия:
Гиблые места
У художника Целкова
жизнь по-своему толкова:
недруг твой, Аэрофлот,
двум богам он платит подать, —
пить умеет, как работать,
а работает, как пьёт.
Убежденный невылаза,
он боится и Кавказа,
а в Сибири — мошкара,
но, палачески гуманен,
я сказал: «Билет в кармане...
Просибириться пора...»
Он в якутские болота
выпал в мох из вертолета,
проконьячась в облаках,
вместе с мрачными смешками
и с прозрачными грешками,
да еще с двумя мешками -
под глазами, не в руках.
У художника Целкова
цепок взгляд и цепко слово,
и, наверно, неспроста
буркнул он, угрюмо ежась,
про вилюйскую таежность:
«Братцы, — гиблые места...»
Мы не стали придираться:
«Знаешь, мы тебе не братцы,
и, вообще, ты модернист...»
Как опущенные в воду,
оглянулись на природу,
но и к ней не придрались.
Край действительно был мрачен.
Худосочен, раскорячен,
лес карабкался бочком.
Мох на скалах вис, как пакля,
и на сотню верст не пахло
ни костром, ни табачком.
Но была такая роскошь
в пересыпанной морошкой
нищей хмурой красоте.
Эта царственность изгойства
спесь повыбила из гостя
и держала в страхоте.
Все художники — изгои,
но художник не тайгою
так напуган был в пути:
просто собственную сущность
в обреченно гордых сучьях
он увидел во плоти.
И с тайгой художник сжился,
выжимал Вилюй из джинсов,
голубику жрал с куста,
шамал уток вместе с дробью,
но бурчал испуг в утробе:
«Братцы, — гиблые места...»
Слушай, если для кого-то
твоя живопись — болото,
зря он выглядит спецом.
Место гиблое — искусство,
но лишь в нём ты от холуйства,
как от гибели, спасен.
Я в таких бывал паласах
на торжественных балясах,
вот где гибель — это да!
Там тебе лакеев тени,
«Вери гуд!» и «Мольто бене!» -
всё, но только не таймени,
не пороги в пьяной пене,
не лодчонка «Эконда»
с добавленьем: «Эх, когда?»
И у сукиного сына,
где зеленая трясина
на столе под стеклецом,
в телефонных кочках затхлых
застоялся гиблый запах -
трупно пахнет стервецом.
И в случайной чьей-то спальне,
и во вральне-либеральне,
где на деле — трусота,
где трясинны взгляды, губы,
я шептал: «Махнуть в тайгу бы!
Это — гиблые места...»
Нет у гениев Госстраха,
кроме собственного страха
стать подобьем торгаша.
Гений гибнет, словно бездарь,
если стала гиблой бездной
иссушенная душа.
Дай-то бог тебе, Целкову,
чтоб счастливую подкову
ты нашел у горных струй,
чтобы ты не сдался, выплыл,
чтобы местом самым «гиблым»
был в судьбе твоей Вилюй.
Тот, кто истинный художник,
тот в душе всегда таежник.
Как тайга, весь белый свет.
Среди гнили, гари, суши
есть погибнувшие души -
гиблых мест на свете нет.
Анна Ахматова
В 1963 году у Олега Целкова в гостях побывала знаменитая поэтесса Анна Ахматова, а она вообще редко жаловала своим вниманием художников. Привёл её посмотреть картины друг Олега Анатолий Найман, который был тогда у Ахматовой литературным секретарем. Целков красочно описывает эту встречу:
«Это было ужасно знойным днем: Тушино, июль, жара. Вечером перед этим я довольно крепко выпил, а наутро поел и заснул. Слышу спросонья — в дверь трезвонят. Открываю – Ахматова. Толя с одной стороны под руку, жена Ардова – с другой. Ставлю перед ними только что законченную картину «Групповой портрет с арбузом»: «Присаживайтесь! Смотрите, а я сейчас приду». И взяв какой-то рубль, побежал купить сладенький портвейн «Три семерки». Вернулся и говорю: «Вот, а я вам принёс вино!» Толя Найман говорит: «Я не пью, жарко». Ардовой тоже жарко. Ахматова же своим сочным, низким голосом: «А я с удовольствием!» Тащу из кухни два граненых стакана. Себе налил полный, Анне Андреевне — Толя показывает сколько — половину. Чокаемся, она говорит: «Ну, за ваши успехи», выпивает залпом. И протягивает мне пустой стакан. Выдохнула правильно, как мужик у ларька, и говорит: «Хорошее вино!». При этом её под руки привели, у нее было уже два инфаркта, и мне всё это очень понравилось. Потом посмотрела на картины и спросила, показав рукой на одну: «Какой породы эти люди?» Я ответил: «Такой же, как цветы». В моем ответе было, что они такие же вымышленные, как и мои натюрморты. Ахматовой мой ответ, как мне показалось, понравился».
Анна Андреевна Ахматова, 1960-е
Источник: ИТАР-ТАСС
Владимир Высоцкий
С Владимиром Высоцким особой дружбы Целков не водил, но в начале 1970-х знаменитый на всю страну певец и поэт сам нашёл его и приехал спеть свои песни. Олег к тому времени переселился из Тушино в новостройки Орехово-Борисово: «Грязь, канавы с мутной водой, приходишь из магазина — в грязи по колено.... И вдруг Володя Высоцкий! Красавец — стильный, резкий, порывистый… — вспоминает Олег, — Приехал ко мне вместе с Мариной Влади и со старателем Вадимом Тумановым. Выяснилось, что он со второй попытки меня разыскал. Пел весь вечер только для нас. Было весьма лестно, что Высоцкий хотел спеть лично мне. Все свои самые великие песни, шедевры…».
В тот вечер Высоцкий заметил, что у Целкова в новом доме нет телефона и предложил: “Хочешь, я тебе его поставлю?». Пошёл на телефонную станцию, дал там концерт — конечно, после такого обещали поставить. Но, как рассказывает Целков, потом Высоцкий запил, и про телефон все забыли. По другой версии, линию всё-таки провели.
Марина Влади и Владимир Высоцкий
Москва, 1969 г.
Фотограф: Балла Деметер
Знакомство с женой Антониной. Конец 1960-х
Удивительное у Олега Целкова произошло знакомство с женой Антониной. Впервые Олег увидел её, когда она была замужем за режиссером Леонидом Хейфецом. В 1963-1964 году по пьесе Юлиана Семёнова он ставил спектакль «Шоссе на Большую Медведицу» в Центральном театре Советской Армии. Это было патриотическое произведение про БАМ. Леонид пригласил Целкова быть художником-декоратором, он сделал наработки и принёс режиссёру домой: «Пришел я однажды к Хейфецу домой с эскизиками декораций и заметил краем глаза, что где-то вдалеке некая статная женщина промелькнула. С каким-то банальным предметом в руке... Этот силуэт врезался мне в память…». Снова с этой “статной женщиной» они встретились через много лет, уже в конце 1960-х. За это время Антонина Пипчук, выпускница Государственного института театрального искусства (ГИТИС), поставила спектакли в Шауляе и Челябинске, стала заведующей труппой в театре «Современник», сама много раз выступала в театре. А самое главное — у неё подрастала дочь Оленька.
Французкий писатель Эмманюэль Каррер в своём эссе об Олеге Целкове рассказывает об обстоятельствах следующей встречи художника со своей возлюбленной: «…вдруг на экране телевизора появилась женщина такой неземной красоты, что он сказал себе, ни минуты не колеблясь: «Это моя. Моя жена». Женщина на экране была известной актрисой, игравшей в тот момент в «Обрыве» Гончарова. Тем же вечером Олег вместе с друзьями пошел в гости к поэтессе Белле Ахмадулиной, и — как же все-таки удивительно складывается жизнь гениев — известная актриса была там. Он подошел к ней, взял ее за руку и призвал в свидетели окружавших его друзей: “Вы ведь все знакомы с моей женой, не так ли?”».
Антонина и Олег Целковы, 1970-е гг.
Антонина влюбилась в этого странного художника, во многом полного антипода её бывшего мужа: «Такой он был милый, такой совершенно неухоженный в отличие от Хейфеца всегда чистого, вымытого, всегда пахнущего духами. И я подумала, что невозможно этого человек не согреть. Ещё было так забавно...в тот вечер, когда мы познакомились на той квартире, он надел тулуп мехом наружу, взял манку и стал почему-то её сыпать и говорить: «Снег идёт, снег идёт, снег идёт!..». И мне было так прекрасно и так легко, и так просто».
Они поженились и вот уже почти 50 лет вместе. Антонина всегда заботилась об Олеге, посвятила ему себя целиком. В 1977 году они вместе с дочерьею Олей навсегда эмигрировали из СССР в Париж. И там жена была ему опорой и поддержкой: могла пойти работать и посудомойкой, и уборщицей, если нужны были деньги. «И всё давалось легко и весело» — вспоминает Антонина. Она никогда не сомневалась в гении своего мужа. Со временем появился собственные дом под Парижем, наладились постоянные контакты с коллекционерами. Вместе они много путешествовали по Европе и Америке. И сейчас Антонина и Олег всё так же счастливо живут вместе в той же квартире, которую сняли в 1977 году, впервые приехав в Париж.
Антонина и Олег Целковы
Санкт-Петербург, 2011 г.
Источник: ARTGALS
Живопись. «Морды». С 1960 г.
Модное в советском андеграунде в 60-х годах абстрактное искусство Олега Целкова не привлекало. Ему нравились крестьяне на картинах Казимира Малевича, фигуры Пабло Пикассо кубистического периода, телесные формы героев картин Рубенса, живописная манера Рембрандта. Его глубоко впечатлили нелегально попавшие к нему репродукции картин Фернана Леже, Фрэнсиса Бэкона, Хосе Ороско, Диего Ривера. Родственным себе художником Целков считает одинокого самородка Винсента Ван-Гога:
«Ван-Гог! Художник, который не перестаёт восхищать меня… Да, Ван-Гог в страстной немоте своей только и мог хрипеть и извиваться, так как слов таких не изобрёл язык человеческий за всю свою историю, которыми мог бы он выразить всю свою любовь к жизни сей в её некрасивой животворящей плоти, в её грязной святости. И прохрипев свою страстную песню, теряя от восторга разум, Ван-Гог вдохнул жизнь в целое столетие. И капля его крови бьётся и в моих жилах».
Олег Целков на фоне своей картины «Групповой портрет с арбузами» (1963)
Фотография из серии Анатолия Брусиловского, сделанной в период с 1969 по 1974 год. Он снимал жизнь «цвета русского андеграунда» 1960-1970-х годов.
Олег Целков, как и другие нонконформисты-шестидесятники, искал свою собственную живописную систему, экспериментировал, размышлял. Однажды на листе нарисовал два лица: «В одно мгновение я остолбенел и стал в них вглядываться. Глядел, глядел и понял, что вышел на собственную дорогу». Тогда Целков решил, что, если найдёт «метод-манеру» для изображения лица, то сможет использовать его и для всего остального и для пейзажа, и для натюрморта:
«Первая картина, выполненная в рамках этого самозадания, обернулась кошмаром, я ее делал и переделывал сотни раз, во сне и наяву. В ней мне мерещился будущий мой путь. И когда она родилась, то оказалось, что я нашел не то, что искал, не «метод-манеру» для изображения всего, а морду. Персонаж был до ужаса знаком. Он не был красивым, он бросал в дрожь. «Целков, ты гений!» – воскликнул я».
«Портрет», 1960 г.
Холст, масло, 50 х 60 см
Это был 1960 год, тогда Целков нашёл своего персонажа, над изображением которого он будет работать всю жизнь. В автобиографии художник даёт характеристику своей первой картине с «мордой»:
«Я назвал своё полотно «Портрет». Привычно за словом «портрет» ожидать названия чьей-то фамилии, или, на худой конец, – «портрет неизвестного», имевшего фамилию, да за сутолокой жизни её потерявшего. Но, всё же, всегда мы должны быть обязательно уверены, что выполнен всякий портрет с портретным сходством. Думаю, что и мне удалось передать это портретное сходство. Только мне было без интереса вглядываться в различия цвета глаз, формы носов, количества морщин, пышности волос, яркости щёк и всего того, что отличает каждого из нас друг от друга. Мы потеряли свои лица. А может быть, не имели их никогда.
Мы стадо баранов, стая воронья, свинарник, недорезанные кролики, кровожадные волки. Нас можно поднимать на кровавые восстания, нас можно толпами гнать на «священные» войны и ради «светлого будущего» нас можно заставлять работать от зари до зари. Но когда в потёмках наших бессмертных душ шевельнётся ОН, мы опрокидываем в глотку стакан сивухи и крушим своими кулаками всё вокруг или же рвём на себе волосы, намыливая петлю. И не потому ли глаза наши глядят из души на мир, словно мыши из норок?...»
«Портрет семьи», 1965 г.
Оргалит, масло, 107 x 84 см
В этом очерке Олег Целков раскрывает характер своего героя: он олицетворяет звериную сущность, которая таится в каждом человеке. Это недоброе начало. На картинах мы видим человекоподобных существ, взгляд которых всегда направлен на нас. Сам художник в той же автобиографии описывает их внешность так:
«Невиданное доселе племя… Безволосые гладкие головки, сидящие на мощных шеях, с узенькими лбами и массивными подбородками. Сверлящие, запрятанные в узкие щелочки немигающих век зрачки, похожие на взгляд сильного животного, которое неожиданно столкнулось с тобой нос к носу и вперилось в твои глаза так, что ты опускаешь свои и боком уходишь прочь, в сторону, боясь оглянуться… Кто они? В каких глубинах моего сознания возникли, зародились они и заставили меня самого же вглядываться в них? Какие черты живших, живущих и будущих жителей земли соединили они в своём облике?».
«Цирк», 1969 г.
Оргалит, масло, 77 x 114 см
Поражают масштабы полотен Целкова, на репродукции сложно представить, что эти персонажи – настоящие гиганты. Художник быстро пришёл к большим форматам, его не остановили стеснённые условия московского быта: комната, в которой он работал была 3 на 4 метра, с потолком 2,5 метра. Сохранилась история, как он в 1970 году писал «Портрет Христа и 12 Апостолов. Тайная вечеря» размером 1,8 на 2,2 метра: «Картина стояла по диагонали, предоставляя возможность её создателю выйти в туалет. И время от времени, чтобы всю ее рассмотреть, я использовал отцовский бинокль, повёрнутый наоборот».
«Портрет Христа и 12 апостолов. Тайная вечеря», 1970 г.
Холст, масло, 180 х 270 см
С начала 1970-х меняется живописная манера Олега Целкова: между фоном и фигурой появляются более мягкие тональные переходы, формы персонажей становятся более округлыми, обтекаемыми. Точкой отсчёта можно считать картину «Автопортрет с Рембрандтом в наш день рождения 15 июля» 1971 года, здесь впервые мы видим, как Целков изображает фигуры, будто выплывающие из темноты. Со временем художник будет всё чаще обращаться к такой манере письма, а начиная с 1980-х помимо фонового чёрного, появятся другие цвета: красный, жёлтый, зелёный и так далее.
У «Автопортрета с Рембрандтом» существует небольшая предыстория. Рассказывает Целков: «У меня дома висел на стене отрывной календарь. И однажды, проснувшись после вчерашнего, что было тогда каждый день, я оторвал с календаря листок и прочел: «Столько-то лет со дня рождения Рембрандта ван Рейна». А потом обратил внимание на число – 15 июля – и хлопнул себя по лбу: сегодня ведь еще и столько-то лет со дня рождения Олега Целкова! Как интересно, подумал я, Рембрандт столько лет назад умер, а мне он как родной. И мы занимаемся одним делом. Почему бы нам сегодня с ним не отпраздновать общий день рождения? Вот мы на картине с ним и чокаемся».
«Автопортрет с Рембрандтом в наш день рождения 15 июля», 1971 г.
Холст, масло, 180 х 270 см
Олег Целков переходит к монохромной гамме с начала 1970-х годов: в своих полотнах он использует 2-3 спектральных цвета. В это же время Целков начинает работать в технике живописи Рембрандта: нанося множество слоёв краски, создавая тончайшие лессировки, он достигает новой глубины цвета в своих работах. Олег Целков будет совершенствовать эту технику многие годы. К 1980 годам формируется узнаваемая изобразительная манера художника. Его картины будто светятся изнутри, их колорит, их объём не может передать ни один фотоаппарат.
«С иглой и пуговицей», 1989 г.
Холст, масло, 100 х 100 см
Над одним полотном Олег Целков, стоя за мольбертом по 9 часов в день, работает 2-3 года. Обычно у него в процессе сразу несколько картин: пока слои краски на одной подсыхают, художник продолжает другую. Начинается всё с эскиза на маленьком листке бумаги – намечается контурная композиция простым черным карандашом. Приступая к работе над холстом, Целков уже точно знает, в каком колорите картина будет выдержана. Так как оттенков одного и того же цвета много, то под рисунком эскиза Целков записывает номер и марку каждого тюбика краски. Художник работает не только кистью, он буквально «лепит форму» руками – пальцами и ладонями: растушевывает, высветляет отдельные поля, которые дают фигурам объем.
Эскиз Олега Целкова к картине
Сен-Дизье, Франция, 2015 г.
В 1960-х Целков окружает «невиданное доселе племя» декорациями, драпировками, цветами. Начиная с 1970-х композиции упрощаются, остаются единичные предметы: нож, пуговица, бокал, груша, свеча, лопата, топор, гитара и так далее. В течение почти 60 лет своего творчества Целков работает со своим персонажем, сюрреалистически трансформируя его «морду» и слоноподобное тело, создавая то многоголового, то многоглазого, то с головой, выросшей между ног, то с головой, пробитой гвоздём или проколотой булавкой.
«Маскарад», 2001 г.
Холст, масло, 120 x 120 см
Современник Олега Целкова, известный художник Илья Кабаков в своей книге «60-70-е... Записки о неофициальной жизни в Москве» так описал впечатления о его творчестве:
«Система Целкова не претендует быть моделью, а это скорее слепок, маска этого мира, представление о нем. <...> Поражало в нем всё, например, им применяемая технология: страшной интенсивности лессировки, которые делались локальными цветами, и дисгармония варварских цветовых сочетаний, например, фиолетового с зеленым, – все говорило о его силе и небывалой творческой смелости <...>. И все по-верхности у него пучились и надувались как арбузы, он не признавал ровной или слегка рельефной поверхности, а только страшные, огромные, равномерные пузыри по всей поверхности картины. Лица изображенных персонажей были локально однотонно раскрашенны и уходили в чёрное».
«С зеркалом», 1995 г.
Холст, масло, 73 х 92 см
Так кто же они – эти «морды»? Целков рассказывает, что его персонажи были порождены той высокой концентрацией зла, в которой он находился в СССР. Создавая их, он как бы смирился с существованием зла, не критиковал его, а возводил в норму – в такую же норму оно было возведено, по мнению художника, при социализме. Но зло существует везде и повсеместно, поэтому в эмиграции сюрреалистический мир «морд» Целкова себя не исчерпал. Каждая картина вроде бы предсказуема – всё те же целковские персонажи, – но сюжет их совершенно неожиданен: каждая картина открывает нам новую грань этого «племени». Мощь живописи Целкова не спадает с годами, а его герои не становятся «безопаснее», наоборот, ведут себя очень активно и агрессивно. Например, на полотнах 2014 года «Двое с иглой» и «Трапеза» они нападают друг на друга, будто хотят друг друга сожрать.
«Двое с иглой», 2014 г.
Холст, масло, 97 x 195 см
«Трапеза», 2014 г.
Холст, масло, 130 x 195 см
И вот уже почти 60 лет Олег Целков изображает это нечто, находящееся у всех под «личиной человека»:
«Волею судеб я первым из всех художников создал лицо, в котором нет идеализации. Лицо, в котором нет ничего от лица Бога. И с тех пор, всю свою жизнь я думаю над загадкой этого лица и не нахожу ответа».
Мастерская Олега Целкова
Дом в Сен-Дизье, Франция, 2015 г.
С головой на голове, 2002
Унитаз и агавы, 1956
С картами, 1999
С зеркалом, 2002
С запасной головой, 2015
Тет-а-тет, 2015
Мужские туалеты, 2013
С вилами и свечой, 2014
Бильярд, 2014
Акробаты, 2015
Бильярд, 2014
С пистолетом (двусторонний), 2002
Мужские туалеты, 2013
С медалью, 1999
Отдых, 2006
Walk with the gun, 1997
С зеркалом, 2002
С вилами, 2001
Коллекционер и коллекция, 1989
* Один из лидеров московских художников-нонконформистов, автор масштабных гротескно-сюрреалистических полотен, отличающихся интенсивным, светящимся колоритом. С 1977 года проживает во Франции. В 2004 году прошли его персональные выставки в Русском музее и Государственной Третьяковской галерее.
3 июня в фонде культуры «Екатерина» открывается выставка знаменитого художника Олега Целкова «Бубновый туз». В экспозиции представлено около 45 картин, написанных в период с 1968-го по 2011-й. Накануне вернисажа в мастерской живописца, постоянно живущего во Франции, побывал парижский корреспондент «Культуры». 
культура: Что нужно художнику для счастья? 
