Бориса Орлова принято относить к соц-арту, сам же он именует себя «имперским художником», причем мифическая империя, большой стиль которой воссоздает художник, кажется куда более древней, чем исторический Советский Союз, хотя «имперское» в случае Орлова и отсылает, на первый взгляд, к «сталинскому ампиру» – неофициальному определению помпезного стиля советской архитектуры 1930–1950-х годов. Борис Орлов получил художественное образование на отделении монументально-прикладного искусства Строгановского училища, где его наставником был маститый советский монументалист Георгий Мотовилов, чьи барельефы украшают московское метро и ВДНХ. Орлов – едва ли не единственный настоящий скульптор от неофициального советского искусства. Его произведения, даже соединяющие в себе самые разнородные материалы, образы и смыслы, не объекты, а именно что скульптуры, и выглядят не собранными, но возведенными. Причем возведенными на века – как и полагается скульптуре, возможно, самому имперскому виду искусств.
В отличие от многих нонконформистов, будь то Оскар Рабин или Илья Кабаков, Борис Орлов представляет «советское» отнюдь не как нечто мизерабельное, убогое, без – образное. Напротив, он создает пусть и иронический, но величавый образ советского большого стиля. «Империя» Орлова отнюдь не ограничивается историческими рамками сталинского СССР. Его работы, хотя бы формально, по названиям, отсылают и к барокко императорской России, и к первым опытам русского парадного портрета («Красная парсуна» отсылает к «парсунам», русским портретам допетровского времени, своего рода светским иконам, представляющим царей и дворян), и к античности, и к архаическим тотемным столбам. Но и, что принципиально важно для Орлова, – к русскому авангарду. Словно, вслед за философом Борисом Гройсом, близким к кругу московских концептуалистов, который считал, что сталинский стиль вышел из русского авангарда с его проектами тотальной переделки реальности, Борис Орлов сливает воедино супрематизм и советский «большой стиль». Множество орденских планок, из которых складывается «Парадный портрет», читаются как супрематическая композиция в духе Малевича. Самолеты – постоянный сюжет Бориса Орлова – отсылают к футуристическому по происхождению культу авиации, который объединил официальную советскую культуру и русский авангард («Основная тема пьесы – защита техники, в частности, авиации. Победа техники над космическими силами и над биологизмом», – именно такую трактовку пьесы «Победа над солнцем» дал ее автор, поэт Алексей Крученых), но так же оказываются парафразом имперских орлов, новым символом горнего и возвышенного.
Впрочем, самолеты у Орлова часто предстают сбитыми, поверженными. Империя для Орлова – это то, что уже в руинах, отсюда его постоянное рифмование советского и античного. Развивая свой «имперский стиль» в семидесятые годы, он иронически, но и совершенно еретически по тем временам, обрекал казавшуюся безысходно незыблемой советскую власть на участь Древнего Рима, представлял ее уже в руинах – или застывшей в некоем безвременье: его «Имперский бюст» 1973-го отсылает, в том числе, и к метафизической живописи Де Кирико. А после того, как СССР прекратил свое существование, образ рассыпавшейся в прах империи, вызывающей элегическую печаль стал совсем мифическим. Ибо, по Орлову, «империя», оказывающаяся странным гибридом русского авангарда и сталинского стиля, это еще и утопия, рухнувшая под грузом собственных неосуществимых и грандиозных упований.
Ирина Кулик