ЦУКАНОВ ФЭМИЛИ ФАУНДЕЙШН

Краснопевцев Дмитрий


8 июня 1925, Москва – 28 февраля 1995, Москва

Прелесть запустения.

               «Мы, оглядываясь, видим лишь руины».

    Взгляд, конечно, очень варварский, но верный.

                                                            Иосиф Бродский

Смерть (во всяком негероическом ее варианте), распад и разрушение –  постоянные спутники граждан страны, пережившей революции, террор и  войны, – были насильственно  исключены из официальной риторики.  Дистанцировавшийся от современных сюжетов и модных течений отшельник Краснопевцев гораздо точнее реагировал на скудную  советскую  реальность, чем многие из его коллег, числившиеся «правильными» реалистами. Хотя писал он исключительно старые битые кувшины,  бутылки и вазы, сухие ветки, пустые пузырьки и раковины, камешки, засушенных рыб.

Противопоставляя себя официальному искусству и всем важным трендам неофициального,  Краснопевцев реализовывал индивидуальную стратегию,  разрабатывал  собственный язык, придумывал свои личные культы и  ритуалы. Гармонизируя экзистенциальную драму,  используя мусор в качестве аллегорических фигур Краснопевцев превращал банальность в поэзию, вынужденную аскезу – в самоограничение, жизненный хаос – в натюрморт, безнадежно и окончательно мертвую натуру.  Одним из важнейших его  произведений   стала  мастерская, фрагмент которой  перенесли в ГМИИ им. А.С. Пушкина. Заполненная кувшинами, бутылками, засушенными букетами и рыбами – всем, что мы видим на картинах, она оказалась не собранием моделей – тем более, что с натуры художник не работал,  а инсталляцией, таким же произведением, как и все другие.

Рассчитанные на  медитативное, сосредоточенное созерцание его картины были необычайно популярны в среде советской интеллигенции,  идеально соответствуя представлению множества людей о замкнутой, тусклой, однообразной действительности,  в которой  замерло время, годы   неотличимы один от другого, и каждый новый черепок оказывается таким похожим на предыдущий.

В  монотонном,  однообразном  перечисления   предметов, похожих и разных, единственной подлинной, устойчивой константой остается смерть – все они принадлежат прошлому. Натюрморты Краснопевцева – в полном смысле слова «мертвая натура», давно уже не часть чьей-то жизни, а молчаливый, покореженный  пережитым свидетель реального времени, человеческих  представлений о нем – всемогущем,  разрушающем любой, самый горделивый порядок, сохраняющем,  в назидание потомкам,  лишь руинированные осколки.  «Он как бы настойчиво сообщает, что тема гибели, обломка, остатка, что ли, скорлупы бытия является главной, решающей, абсолютной.  Абсолют – это скорлупа, развалины, конец и смерть… Скорлупа, кожура , какая-то полость , из которой ушла, убежала жизнь, исчезла… У Краснопевцева смерть соседствует со смертью. Раковина изображается рядом с пустым ящиком, на котором стоит пустая банка. Из ящика торчит дерево с одним засохшим листом и обрубленными ветками.

Таков же и колорит – смертяшкин колорит: тускло-иссиня-зеленый пыльный цвет, в котором нет ни света , ни воздуха. Это небольшие по формату картины, где, как в универсальной математической формуле, одна смерть, помноженная на другую, дает новую смерть, и даже не в арифметической, а в геометрической прогрессии».

В отличие от множества сограждан прошлое он не идеализирует . Его ушедшее время   не маркировано идеологически, в нем нет ни печали, ни гордости, ни надежды – только настойчивое утверждение необратимости перемен, неизбежности конца. В лишенном  воздуха, света, силы тяжести  пространстве картин останавливается время,  тускнеют цвета,  съеживаются, высыхая цветы.  Страх – неизбежный спутник эпохи,  слегка охлаждает  залетевший из совсем других пределов сюрреалистический  морок.  Наследник метафизических опусов  Моранди и  Де Кирико,  Краснопевцев – принципиальный антимодернист.  Ощущая  себя продолжателем классических традиций  высокого искусства, он исключает все категории  модного и актуального.  В работах западных современников единственным настоящим открытием для него оказался интерес к ненужным заурядным вещам. Но ни трубы, ни листы железа, не говоря уже о сосудах, не остались в его работах  бросовым хламом, не стали они и рядовыми героями поп-арта. Напротив, преодолев  собственную бедную природу, приобрели символическое значение, воплотив во множестве вариантов ощущение невосполнимой потери вечной красоты.

Фаина Балаховская